Салимов удел [= Жребий; Судьба Салема; Город зла; Судьба Иерусалима ] - Стивен Кинг

У города есть свои секреты, и он умеет их хранить. Горожаневсего этого не знают. Им известно, что жена старого Олби Крейна сбежала сзаезжим торговцем из Нью-Йорк-сити… Или они думают, что им это известно. Но,когда коммивояжер ни с того, ни с сего бросил ее, Олби раскроил ей череп,привязал к ногам груз и сбросил в старый колодец. Двадцать лет спустя Олбимирно умер в своей постели от сердечного приступа, так же, как умрет ближе кконцу нашей истории его сын Джо. Может быть, однажды какой-нибудь пацаннаткнется на старый колодец, спрятанный в заглушенных сорняками ползучихпобегах ежевики, оторвет выбеленные и выглаженные непогодой доски и увидит надне выложенной камнями ямы уставленные вверх пустые глазницы рассыпающегосяостова, на чьи ребра будет свисать позеленевшее обомшелое ожерелье — подарокдушки-коммивояжера.

Они знают, что Хьюби Марстен убил жену, однако остаются вневедении относительно того, что он сперва заставил ее сделать, как всепроисходило с четой Марстенов за несколько секунд до того, как Хьюби снес Бердиголову в разогретой солнцем кухне, где в горячем воздухе висел запах жимолости,подобный удушливой сладковатой вони незакрытой выгребной ямы. Они понятия неимеют, что она умоляла мужа убить ее.

Среди городских старух есть и такие (Мэйбл Уэртс, ГлинисМэйберри, Одри Херси), кто помнит, что Ларри МакЛеод нашел в камине наверхукакие-то сожженные бумаги, но никому из них невдомек ни что бумаги эти былинакопившейся за двенадцать лет перепиской между Хьюбертом Марстеном иудивительно древним австрийским дворянином по фамилии Брайхен, ни что перепискаэтих двоих возникла благодаря услугам одного довольно странного торговцакнигами из Бостона, который в тридцать третьем году погиб на редкостьомерзительной смертью, ни что Хьюби прежде, чем повеситься, сжег все письма доединого, скармливая их пламени по одному и наблюдая, как огненные языкизаставляют чернеть и обугливаться толстую кремовую бумагу, стирая изящный,паутиннотонкий каллиграфический почерк. Они не знают, что Хьюби при этомулыбался — так, как теперь Ларри Крокетт улыбается над сказочными документамина владение землей, которые покоятся в его сейфе в портлендском банке.

Известно, что Коретта Саймонс, вдова старогоСаймонса-Попрыгунчика, медленно и мучительно умирает от рака кишечника, ноникто не знает, что за неряшливые обои гостиной старуха засунула большетридцати тысяч наличными (страховка, которую она получила, да так ни во что ине стала вкладывать), а теперь, в своем последнем отчаянии, полностью позабылапро них.

Все знают, что в задымленном сентябре пятьдесят первого годапожар сожрал половину города, но откуда же узнаешь, что это был поджог и чтоустроивший его парнишка в пятьдесят третьем произнес на выпускном вечерепрощальную речь от имени класса и отправился зарабатывать на Уолл-стрит стотысяч. Но даже если бы об этом знали, никто не сумел бы выяснить, что толкнулоего на это или как все следующие двадцать лет жизни глодало его, пока закупоркамозгового сосуда не свела виновника пожара в могилу на сорок седьмом годужизни.

В городе понятия не имеют, что преподобный Джон Гроггинсиногда просыпается среди ночи от ужасных сновидений, не теряющих своей живостипод лысым черепом и после пробуждения. От сновидений, в которых он, голый ипотный, читает проповедь собирающемуся по четвергам вечером «Кружку маленькихмисс, изучающих Библию», а они все готовы принять его, или, что всю ту пятницуФлойд Тиббитс шатался по городу в болезненном угаре, чувствуя, как ненавистноесолнце ложится на его странно бледную кожу, лишь смутно припоминая, что ходил кЭнн Нортон, полностью позабыв свое нападение на Бена Мирса, но храня в памятиспокойную благодарность, с какой приветствовал закат — благодарность и ожиданиечего-то великого и благотворного, или, что у Хэла Гриффена в глубине шкафаспрятаны шесть «горяченьких» книжек, над которыми он дрочит при всяком удобномслучае, или, что Джордж Миддлер держит целый чемодан шелковых комбинаций,лифчиков, трусиков и чулок и что иногда он зашторивает все окна в своейквартире над скобяной лавкой, запирает дверь и на засов, и на цепочку, а потомстоит перед большим, в полный рост, зеркалом в спальне до тех пор, пока неначнет быстро коротко дышать — а тогда падает на колени и онанирует, или, чтокогда Майк Райерсон внезапно затрясся на металлическом рабочем столе в подвалепод мертвецкой, Карл Формен попытался закричать и не смог, а когда Майк открылглаза и сел, застрявший у Карла в горле крик оказался невидимым и неслышным,как стекло, или, что десятимесячный Рэнди Макдугалл даже не сопротивлялся,когда проскользнувший в окошко его спальни Дэнни Глик вынул малыша из кроваткии запустил зубы в шейку, с которой еще не сошли синяки от побоев матери.

Вот каковы городские секреты. Некоторые с течением временистанут достоянием гласности, некоторые — никогда. Все их городок хранит слицом, в высшей степени непроницаемым.

Труды дьявола заботят город не больше, чем труды Господа илитруды человеческие. Он познал тьму. И было ее довольно.

2

Проснувшись, Сэнди Макдугалл поняла: что-то не так, но в чемдело, сказать не могла. Вторая половина постели пустовала — сегодня у Роя былвыходной, и он отправился рыбачить с какими-то приятелями. Должно быть,вернется к полудню. Горелым ниоткуда не пахло. У нее ничего не болело. Ну, такчто же?

Солнце. Солнце было не то.

Тень, которую отбрасывал росший под окном клен, танцевалавысоко на обоях. Но Рэнди всегда будил ее раньше, чем солнце поднималосьнастолько, чтобы тень клена легла на стену… Испуганный взгляд Сэнди перескочилна стоявшие на шкафу часы. Десять минут десятого.

В горле у Сэнди что-то затрепетало.

— Рэнди? — позвала она и стрелой кинулась по узкомукоридорчику трейлера, а полы халата бились за спиной. — Рэнди, миленький?

Спальня купалась в свете, какой бывает, если солнце пробьеттолщу воды — он шел из маленького окошка над кроваткой… открытого окошка. Но,ложась вечером спать, Сэнди его закрыла. Она всегда закрывала это окно.

Кроватка была пуста.

— Рэнди? — прошептала молодая женщина.

И увидела сына.

Маленькое тельце в застиранной пижамке было брошено в уголкомнаты, как тряпка. Одна нога нелепо торчала кверху перевернутымвосклицательным знаком.

— Рэнди!

Она упала возле тельца на колени. Потрясение избороздилолицо резкими линиями. Сэнди взяла ребенка на руки. На ощупь тельце былохолодным.

— Рэнди, сладкий мой, просыпайся. Рэнди, Рэнди, проснись…

Синяки исчезли. Все до единого. За ночь они истаяли, оставивличико и тельце безупречными, хорошего цвета. Единственный раз после родовСэнди сочла сынишку прекрасным, и при виде этой красоты пронзительно, страшно,безнадежно закричала.